|
Реформисты
Реформистский иудаизм впервые появился в Германии в начале
19-го века. Вскоре от него откололось самостоятельное
движение - также реформистское, но несколько более умеренное,
которое не сумело сколько-нибудь серьезно укрепиться в
Германии, но перекочевало в Америку и прочно утвердилось
здесь под названием "консервативный иудаизм".
Эти два течения в иудаизме - реформистское и консервативное
- являются сейчас в иудаизме основными религиозными течениями
помимо ортодоксального.
Энергию реформистского течения - поначалу очень бурного
- питали два основных источника: новое свободное просвещение
и упорное сопротивление раввинов любым переменам. По мере
того как тысячи евреев сквозь проломы в стенах гетто уходили
в мир отступничества, некоторые еврейские раввины и старейшины
все чаще задумывались о том, как бы сдержать этот поток.
Наиболее простым решением вопроса казалось ослабление
религиозных запретов и ограничений. Согласно этой точке
зрения, нужно было сделать соблюдение законоположений
иудаизма делом более легким и более привлекательным в
соответствии со взглядами, господствующими в коренной
немецкой среде. И невзирая на предостережения ортодоксов
эти либеральные раввины и старейшины приступили к делу.
Первые реформы коснулись лишь отдельных сторон ритуала:
было разрешено молиться по-немецки, в синагогах стал использоваться
орган, ношение головного убора перестало считаться обязательным,
раввин облачился в более модную и элегантную современную
одежду. Однако эти нововведения лишь разожгли аппетит
реформаторов. Последовала быстрая ревизия большинства
законов, обрядов и обычаев. Из всех перемен выросло совершенно
новое кредо. Суть иудаизма-это поклонение единому, общему
для всех Б-гу. Все остальные элементы Моисеева закона
суть лишь временная машинерия, важная в эпоху Моисея,
но устаревшая и потерявшая всякое значение в наши дни.
Следовательно, общее право, коль скоро оно зиждется на
Торе, тоже безнадежно устарело. Исходя из таких посылок
немецкое еврейство в течение жизни одного лишь поколения
выработало довольно нетребовательную религию, освобождая
еврея от всяких ритуальных неудобств, построившую для
себя изящные современные храмы, ставшую подчеркнуто западной
как по характеру, так и по языку. Ортодоксальные раввины
яростно боролись с реформистами, осыпая их бранью. Поколебленная
и поредевшая, ортодоксия сомкнула свои ряды и пошла в
атаку. Но реформистское движение сумело устоять и набрать
силу. Нам сейчас просто трудно себе представить, какое
неистовое возбуждение бушевало в немецком еврействе в
первые годы подъема реформизма. Казалось, недалек уже
тот день, когда наступит пора трогательного братства евреев
и христиан. Евреи-реформисты отказывались чуть ли не от
всех отличительных обрядов и обычаев своей старой веры
и перенимали нравы и эстетические нормы Запада. Они были
совершенно уверены, что немцы немедленно двинутся им навстречу
и протянут им руку дружбы, и тогда-то наступит вожделенный
мир между религиями. Немецкие евреи, переселявшиеся в
Соединенные Штаты, привозили с собой свою реформированную
веру. В Америке-то она главным образом и обосновалась
- и определила устойчивый образ жизни довольно значительного
количества американских евреев. В Германии же реформистское
течение было ликвидировано Гитлером.
Консерваторы опережают реформистов
В самом реформистском движении с самого начала были люди,
несколько ошарашенные безудержным размахом перемен, которые,
казалось, "вместе с водой выплескивали и ребенка".
И многие крупные идеологи реформистского движения выступили
против слишком решительного характера реформ. Они утверждали
(предвосхищая идеи, общепринятые в современной социологии),
что живая вера должна быть чем-то большим, нежели абстрактная
идея, и что жизнь гораздо глубже логики. Сначала это была
лишь крошечная встречная волна, которая не могла сдержать
ликующего прилива безудержного реформизма. Но к нашим
дням эта волна превратилась в мощный поток консервативного
иудаизма, который значительно опередил реформистское течение.
Когда в 1930 году я недолгое время ходил в религиозную
среднюю школу, ученики старших классов с огнем в глазах
шептались о каком-то страшно завлекательном месте, которое
они называли "семинарией имени Шехтера" Ходили
слухи, что учиться в ней - значит флиртовать с Б-гоотступничеством.
А с другой стороны, она давала возможность в конце концов
получить заманчивое место раввина в богатом консервативном
приходе. Для учеников, которые намеревались стать раввинами,
это было немалое искушение, которое давало им пищу для
серьезных Б-гоискательных размышлений.
Соломон Шехтер, отец американского консервативного движения
в иудаизме, был человеком большой учености. Его взгляды
сформировались под влиянием умеренных идеологов немецкого
реформистского движения (отсюда и появилось название "консервативный").
По сей день семинария имени Шехтера остается высшим учебным
заведением весьма консервативного толка, - а вовсе не
тем блистательным сочетанием Монте-Карло и злачных мест
Нью-Йорка, каким мы его себе представляли, когда учились
в ортодоксальной религиозной школе. Студенты семинарии
имени Шехтера соблюдают традиционные обряды, читают традиционные
молитвы и получают очень серьезную традиционную подготовку
в области еврейского Закона. Им также читается обширный
курс истории религиозной критики - в этом Шехтер был особенно
сведущий специалист.
В начале 20-го века, когда американское еврейство радикально
изменилось, идеи Шехтера привлекли к себе многих адептов.
Евреи, бежавшие от погромов и революций, бушевавших в
Восточной Европе, - таких людей было, наверно, миллиона
два, - только что прибыли из обособленных гетто. При всем
своем опьянении жизнью в Новом Свете, многие из них вовсе
не склонны были отказываться от атрибутов старой веры.
Наоборот, они цеплялись за нее: она была каким-то знакомым
островком в море неведомых диковинок.
И по мере того как эти люди привыкали к Америке и завоевывали
себе в ней место под солнцем, укреплялась связь между
старым и новым образом жизни. Эмигранты хотели держаться
за свою старую веру, но они хотели также - не мытьем,
так катаньем -освободиться от кандалов повседневной напряженности.
Реформистский иудаизм был для них слишком чужд и слишком
странен. Они не могли бы спокойно молиться на английском
языке и с непокрытой головой. Раввин, который ел свинину
и после шаббатной службы выкуривал сигару, был для них
курьезной и даже шокирующей фигурой, как бы он ни был
учен и красноречив. Им хотелось чего-то другого.
Ученики Соломона Шехтера в своих новых консервативных
храмах предложили прихожанам много из того, чем пленяли
их реформисты. У консерваторов мужчины и женщины сидели
вперемежку, там играл орган, сокращенная литургия оживлялась
английскими вставками, хотя сохранялись и некоторые знакомые
старые молитвы на иврите. Молодые раввины - чисто выбритые
и говорящие на хорошем английском языке - явно были людьми
нового западного мира. Эмигранты, которых обстоятельства
нередко заставляли нарушать законы субботы и есть запрещенную
пищу, стыдились взирать на святой ковчег и встречать суровый
взгляд раввина в традиционной ортодоксальной синагоге.
В консервативном же храме они чувствовали себя куда свободнее.
Там они скорее гордились тем, что они все-таки блюдут
свой иудаизм, чем чувствовали себя виноватыми в том, что
они нарушают установления Закона. И если в эти годы реформисты
завоевали себе довольно мало новых сторонников, то массовое
приобщение евреев к рядам последователей Соломона Шехтера
за одно лишь десятилетие превратило консервативный иудаизм
в движение, равное реформизму по числу своих приверженцев.
Если первое поколение нашло консервативный иудаизм достаточно
привлекательным, то их дети тем более прилепились к нему
душой. Еврейское образование они получили весьма скудное
и отрывочное, и их привязанность к старой вере произрастала
прежде всего из эмоций да из любви к родителям. Некоторые
из этих молодых людей вполне созрели и для того, чтобы
вступить в ряды реформистов, но пока были живы их родители,
об этом не могло быть и речи, а консервативный иудаизм
казался хорошим компромиссом. Когда же эти молодые люди
после смерти своих родителей приходили в конце концов
к реформистам (как многие делали и делают до сих пор),
они неожиданно обнаруживали, что привыкли видеть в б-гослужении
больше обрядности и чаще слышать иврит, чем то было принято
в реформистском храме. Лидеры реформистов, исповедовавшие
доктрину немецкого просветительства, не признавали власти
Моисеева закона. Но и в реформистском движении существовала
некоторое время тенденция к расширению обрядной символики
и к более широкому использованию иврита - из чисто культурно-образовательных
соображений.
Стирание граней
Так уж случилось, что грани между этими двумя направлениями
- реформизмом и консерваторством - оказываются иногда
довольно стертыми. В храмах, которые можно было бы условно
назвать либерально-консервативными, б-гослужение может
отличаться от чисто реформистского разве что тем, что
мужчины надевают головные уборы и талесы и что в синагогальной
службе несколько чаще звучит иврит. Доктор Маршалл Скляр
в своей книге "Консервативный иудаизм" - яркой
работе, написанной с явной симпатией к консервативному
движению - свидетельствует, что соблюдение шабата, законов
о потреблении пищи и других установлении становится у
консерваторов все менее и менее строгим. Это приводит
к тому, что консервативные евреи постепенно становятся
все менее и менее отличимы от реформистских.
В защиту новшеств, заимствованных консерваторами у реформистского
движения или введенных ими самими - таких, например, как
разрешение ехать в шабат в храм на машине, - нередко говорится,
что все это суть мелкие и несущественные изменения, призванные
спасти веру. Консервативный раввин в субботу не курит.
Он выполняет законы, касающиеся пищи, и следит за соблюдением
их во время трапез, организуемых у него в храме. В своей
личной жизни он блюдет традиционные обычаи и привычки.
Таким образом, он уязвим для обвинений реформистов, утверждающих,
что у консерваторов - двойные стандарты: одни - для раввинов,
которые практически следуют нормам ортодоксального иудаизма,
а другие - для мирян, ведущих себя практически как реформисты.
Однако это не так:
теоретически в консервативном иудаизме установлены одни
и те же правила поведения как для раввина, так и для мирянина.
Трудность тут только в том, что поведение людей невозможно
регламентировать. То, что мужчины молятся вместе с женщинами,
что в храме играет орган, что можно ездить на машине и
что служба значительно сокращена, - все это создает у
мирянина ощущение, что он вообще освобожден от обязанности
соблюдать законы ритуала. Поскольку в разных консервативных
приходах приняты очень разные нормы, а единого общего
закона у консерваторов нет, то бороться с таким ощущением
чрезвычайно трудно.
Ортодоксия и неортодоксальные течения
Между неортодоксальными течениями, с одной стороны, и
ортодоксальными, с другой, сейчас существует нечто вроде
дипломатического мира. Анафемы, столь принятые в прошлом
веке, давно отшумели. Однако, само собой, под прикрытием
учтивого расшаркивания идет борьба за умы людей или, по
крайней мере, за посещаемость синагог.
Едва ли в ближайшем будущем положение существенно изменится.
Реформисты не могут признать над собою власть Моисеева
закона - иначе они перестанут существовать как реформисты.
Консерваторы не могут отказаться от своих новшеств - иначе
они сольются с ортодоксами. У обоих этих движений есть
общенациональные учреждения: синагоги, иешивы, воскресные
школы, вечерние школы, и каждое движение может похвалиться
большим количеством приверженцев. Когда и где бывало,
чтобы какое-либо движение или направление пожелало самоликвидироваться?
Разве ортодоксы могут поставить под сомнение свою вассальную
верность Закону и признать консервативные или реформистские
импровизации? В 19-ом веке, казалось, был момент, когда
это вот-вот должно было случиться. Но ортодоксальный иудаизм
выжил и оправился от ударов, нанесенных ему раскольниками.
Отдельные люди, конечно, все время продолжали отпадать
от ортодоксии. Отпадение это шло каскадом: от ортодоксов
- к консерваторам, а от консерваторов - к реформистам.
Но от этого ни консервативное, ни реформистское движение
не разбухли, как, на первый взгляд, они должны были разбухнуть,
ибо бунт против ортодоксии нередко переходил в безразличие,
а безразличие - в ассимиляцию и потерю еврейской сущности.
И, как ни странно, река ортодоксального иудаизма тоже
не обмелела. Новую силу ему придали беженцы из гитлеровской
Германии - и с тех пор оно ширится ничуть не хуже других
течений. Сколько можно сейчас судить, все три основных
направления иудаизма - во всяком случае в Соединенных
Штатах - будут сохраняться еще долгое время.
Отколовшиеся движения едва ли могут хотеть исчезновения
ортодоксального иудаизма. Их существование более или менее
зависит от основной массы последователей Моисеева Закона,
которые переписывают священные свитки, изучают классиков
иудаизма, соблюдают догматы веры в доведенных до крайностей
формах и создают источник сил и обновления для менее требовательных
течений. Великая слабость консервативного и реформистского
иудаизма (по крайней мере мне так кажется) заключается
в том, что они начинают клониться к упадку, если в них
постоянно не вливается животворная новая кровь ортодоксального
иудаизма.
В наши дни очень часто можно услышать, что оба эти движения
были амортизаторами ударов, нанесенных иудаизму европейским
просвещением, и что они сохранили для нашей древней веры
многих евреев, которые в противном случае навсегда отпали
бы от нее. Если, как верят ортодоксальные евреи, Моисеев
закон - это решающая внутренняя сила, они должны незлобиво
и терпимо относиться к раскольникам, особенно к наиболее
мыслящим из них. Но это значило бы требовать от человеческой
природы слишком многого. Когда в районе, где несколько
десятков лет безраздельно властвовала синагога, открывается
неортодоксальный храм, который привлекает к себе мужей
и жен, желающих сидеть во время службы рядом друг с другом,
- тогда, как правило, ортодоксы относятся к этому нововведению
отнюдь не с философским спокойствием.
То, что в неортодоксальных храмах мужчины и женщины могут
сидеть бок о бок, было очень выгодно для реформаторства.
До сих пор это был их козырный туз в игре против ортодоксов,
ибо такой порядок куда больше соответствует обычаям, принятым
у подавляющего большинства американцев. Но для ортодоксов
именно эта особенность синагогальной традиции стала самым
громким боевым кличем. "Ладно, - говорят они,
коль скоро здесь вы нас атакуете, так будем играть на
вашем поле". Отделение мужчин от женщин во время
б-гослужения стало теперь отличительным признаком ортодоксального
молитвенного собрания. Может показаться, что это слишком
уж мелкий вопрос для того, чтобы по нему так кардинально
разделилось столь древнее и богатое идеями религиозное
сообщество, как еврейское. Однако, идя на войну, никогда
ведь нельзя знать заранее, какая крошечная деревушка у
тебя на пути может оказаться твоим Аустерлицем и твоим
Ватерлоо.
Сугубо личное замечание
Я постарался здесь как можно лучше обрисовать реформистское
и консервативное движение и сделать это объективно и неискаженно.
Но моя картина должна быть, наверно, в сознании читателя
откорректирована фактом, ему достаточно ясным: мои личные
симпатии принадлежат основному традиционному течению,
и неортодоксальные движения я рассматриваю более или менее
со стороны. Отдельные люди, принадлежащие к этим движениям,
внесли неоценимый вклад в изучение иудаизма, предприняли
героические усилия в спасении евреев, способствовали процветанию
еврейства - и в Америке и в Израиле. Как же могут ошибаться
люди, на счету у которых - такие заслуги? Дело не в том,
что консерваторам и реформистам недостает ума и таланта
- и, разумеется, не в том, что я осенен какой-то высшей
мудростью, в которой им отказано; дело в мощных общественных
силах, которые создали неортодоксальные движения. В истории
любого народа случалось, что люди величайшего ума и неиссякаемой
энергии, слава и гордость своих стран и всего мира, оказывались
неправы в вопросах, имеющих непреходящее значение. Возможно,
именно ортодоксы, а не их противники, шагают не в ногу
со временем. История рассудит. Моя задача заключалась
не в том, чтобы раскритиковать какое-либо сообщество евреев,
а в том, чтобы разъяснить читателю, что представляют собою
эти сообщества, - рассказать так, как я это понимаю.
Коль скоро дело касается филантропических мероприятий
и деятельности по спасению людей, все американское еврейство
работает сообща, невзирая на религиозные разногласия.
Идет ли речь о том, чтобы помогать Израилю, или о том,
чтобы строить больницы, или о том, чтобы осуществлять
другие проекты в общине, - ортодоксы, консерваторы, реформисты
засучивают рукава и принимаются за работу. Выдающиеся
руководители часто выходят из рядов консерваторов или
реформистов, или же из рядов весьма многочисленных людей,
которые не молятся Б-гу. Крупные организации - такие,
как известные своей энергией и своими достижениями "Бней-Брит"
или "Гадасса", - вовсе не связаны с тем или
другим религиозным направлением. Весьма показателен один
второстепенный, но характерный момент, который подспудно
указывает на взаимоуважение разных групп еврейской общины:
даже тогда, когда в совместной работе над каким-нибудь
проектом неверующих евреев больше, чем верующих, на их
общих обедах и банкетах обычно бывает кашерная пища (хотя
иногда это требует изрядных дополнительных расходов).
Инстинкт, который подсказывает неверующим евреям вести
себя таким образом, заслуживает самой высокой похвалы;
однако никто не занимается пространными рассуждениями
на эту тему.
Если бы иудаизм ограничивался благотворительной деятельностью,
охраной здоровья, мероприятиями по спасению людей или
работой по социальному вспомоществованию, все - или большинство
- евреев были бы ортодоксами. Однако такие виды деятельности
- это еще не вся Тора (хотя и большая часть ее). Ультраблагочестивые
ортодоксы, видя, что представляет собою американское еврейство,
зачастую впадают в отчаяние. Я же, со своей стороны, горжусь
тем, что я - часть этого еврейства, перед которым, по-моему,
открыто великое будущее.
Ассимиляция
Однажды, когда мне было семнадцать лет, один из евреев
нашей общины сказал мне:
- Самое лучшее, что мы можем сделать, - это вступить в
смешанные браки и исчезнуть как народ.
Это был первый случай, когда мне пришлось услышать лозунг
ассимиляторов, провозглашаемый четко и ясно. Я оторопел,
я застыл, словно окаменелый. Я взглянул на своего собеседника,
пытаясь понять, серьезно он говорит или шутит. Он говорил
серьезно. Ассимилятор всегда очень серьезен, хотя часто
эти люди весьма туманно представляют себе состояние собственных
мыслей.
Ассимиляторство - это наиболее многочисленное неортодоксальное
движение в еврействе, и существует оно издавна: по сути
дела, это самое древнее неортодоксальное движение. Внешне
оно не кажется движением, ибо по самой природе своей оно
не имеет ни организации, ни лидеров, ни храмов, ни школ,
ни теоретических трудов, ни оформленной доктрины. Однако
в те исторические периоды, когда еврейство пользуется
свободой, как, например, в наше время, ассимиляторскими
настроениями бывало и бывает охвачено до половины еврейства,
а иной раз и больше половины.
Те, кто называют ассимиляторов перевертышами, малодушными
слабаками, выкрестами, предателями, вероотступниками и
другими бранными кличками, - это люди, неспособные мыслить
и заменяющие руганью свое нежелание мыслить. На самом
же деле удивительно скорее не то, что среди евреев есть
ассимиляторы, а то, что еврейство не пошло целиком по
пути ассимиляторства, дабы в какой-то из периодов относительной
свободы и терпимости слиться с окружающим обществом и
испариться. Как! Нам дают возможность сбросить с себя
бремя остракизма и раствориться среди миллиардов других
людей: гак неужели же мы с радостью не ухватимся за такую
возможность? Ну какой прок - если вспомнить всю долгую
и печальную историю евреев, - какой прок в том, чтобы
упрямо отстаивать свою еврейскую сущность?
При всем этом ассимилятор редко излагает свое кредо хладнокровно,
как сделал мой собеседник. И обычно он вовсе не составляет
плана действий, ведущих к ассимиляции евреев. Он просто
не мешает ассимиляции, позволяет ей произойти. Для этого
он всего лишь перестает каким бы то ни было образом подчеркивать
свое еврейство. Проходит три или четыре поколения - и
семья перестает причислять себя к евреям: разве что кровожадные
безумцы вроде гитлеровцев начинают раскапывать родословные
в поисках нечистокровных бабушек и дедушек. Для того чтобы
в свободном обществе оставаться евреем, требуется прилагать
значительные усилия. Если такие усилия не прилагаются,
еврейство тает и исчезает. Ассимиляторы, которые пытаются
активно ускорить это исчезновение - тем, например, что
они меняют свои имена и фамилии и отрицают свое еврейское
происхождение, - это скорее исключение, чем правило.
Ассимиляция, подобно отморожению, начинается с периферийных
участков. Общины, находящиеся в отдалении от крупных еврейских
центров, почти всегда быстро отпадают от еврейства.
Первыми склонны ассимилироваться крайние общественные
группы: самые бедные и самые богатые, высокообразованные
и неграмотные, наиболее одаренные и безнадежно тупые.
Невежество и неразумие способствуют упадку веры. Повинуясь
чувству стадности, темные и серые люди отрываются от своего
народа, перестают соблюдать обычаи и обряды и забывают
о своем еврействе. Нищета и вечная погоня за хлебом насущным
вытесняет из сознания человека мысли о духовных и национальных
ценностях, и его принадлежность к еврейскому народу стирается.
На другом же общественном полюсе богачи и интеллектуалы
быстро входят в нееврейское общество. Они обнаруживают,
что иудаизм становится для них препятствием на этом пути,
и тогда они отказываются от иудаизма. Именно в средних
слоях населения дольше всего сохраняется приверженность
к национальным еврейским движениям - будь то сионизм,
ортодоксальный иудаизм или неортодоксальные религиозные
течения и секты.
Однако, в конце концов, и этих людей тоже захватывает
ассимиляторство. Когда профессора и губернаторы, кинозвезды
и миллионеры, писатели и юристы открыто отказываются от
своих связей с еврейством и от своих древних обычаев (сейчас
это происходит в Америке, а в разные эпохи происходило
в Германии, Испании, Марокко, Риме и Вавилоне), то даже
странно, что находятся еще хоть какие-то люди, которые
сохраняют привязанность к еврейским национальным ценностям.
Однако много ли, мало ли, но сколько-то таких людей остается,
и после трудной борьбы еврейство со временем всегда обновляется
- с тем, чтобы в следующий период свободы и терпимости
произвести на свет новую волну красноречивых ассимиляторов.
Слышны даже голоса, утверждающие, что в этом-то и есть
истинная миссия евреев, секрет мессианского символа:
евреи должны давать миру таких людей, как Святой Павел,
Спиноза, Фрейд, Дизраэли. Заманчивая теория, не правда
ли? Но у нее есть одно слабое место: ведь если бы ассимиляция
действительно повсеместно победила в истории, то исчезла
бы та питательная среда, которая производит подобных знаменитостей,
и мир их больше не увидел бы.
Потеря еврейством таких светлых умов при каждой волне
ассимиляции - явление неизбежное. Первыми распознавая
растущий конфликт между старым и новым, эти люди раньше
других приходят к выводу, что иудаизм устарел. Суть своего
существования они видят в том, чтобы при новых порядках
стать хозяевами жизни, получить признание своим способностям.
Они создают климат, в котором ассимиляция становится сперва
наиумнейшим, а затем и самым обычным образом действий.
Простой человек слепо следует за ними, отнюдь не получая
при этом таких же жизненных благ и вознаграждений, - следует
просто потому, что при ослаблении общины всегда легче
быть неевреем, чем евреем.
Любопытно отметить, что когда интеллектуальная элита отказывается
от своего еврейства, с их стороны это вовсе не рассчитанный,
тщательно продуманный акт. Некоторые из них уже рождаются
в ассимилированных семьях и потому не имеют даже возможности
познакомиться с иудаизмом. Если дома они и получают какое-то
традиционное еврейское образование, оно быстро теряет
для них свою значимость и уступает место интересу к какой-то
другой сфере деятельности, в зависимости от личного призвания
и таланта. В пятнадцать лет перед ними открывается широкий
мир, и у них возникает такое умонастроение, которое навек
отвращает их от сколько-нибудь серьезного изучения духовного
наследия своего народа. Чрезвычайно редко среди людей,
отпавших от еврейства, встречаются такие чудаки, каким
был, например, Генрих Гейне, который с запозданием усомнился
в правильности идеи ассимиляции, снова во всеуслышание
признал себя евреем и отменил свой прежний вердикт. Да
и такой редкий чудак обычно приходит к подобному решению
лишь на склоне лет, когда и ему и его последователям уже
слишком поздно возвращаться на круги своя.
Говорит ассимилятор
- Все, что вы здесь говорите, совершенно справедливо и
в целом хорошо изложено. У меня вызывает уважение ваше
глубокое знакомство с иудаизмом и ваша приверженность
ему. В некотором смысле, я вам даже завидую - не вашей
жизни, а вашим познаниям в иудейском Законе и вашему религиозному
ощущению, хотя и сам Закон и религиозное ощущение кажутся
мне чем-то очень странным. Но для меня лично вопрос решен,
и возврата назад нет. Как вы знаете, я никогда не отрицал
своего еврейского происхождения, и я горжусь своими предками
- по вашим словам, весьма древними и заслуживающими всяческого
почтения. Но должен с грустью признать, слова "миссия
евреев" для меня ничего не значат. Для меня это -
лишь любопытный факт истории развития человеческой мысли,
не более.
- Я прекрасно осознаю, что мои дети, возможно, перестанут
считать себя евреями, а уж внуки-то мои - наверняка. Рискуя
вас обидеть, я должен сказать, что, по-моему, это - к
их благу. Все мои способности, какими бы они ни были,
не оградили меня от "пращей и стрел яростной судьбы",
которые поражают в той или иной степени всех евреев. И,
по-моему, стараться этого избежать - более чем разумно.
Опять же, могу сказать: ко всем вам, блюдущим свое еврейство,
я отношусь с уважением и изумленным восхищением. Возможно,
ваше поведение вполне оправдано в глазах Б-га, в которого
вы верите, а я - нет. Но мне, простите, все это кажется
донкихотством:
с безумной и печально-смешной энергией вы цепляетесь за
устарелый кодекс чести и обряжаетесь в заржавевшие доспехи,
оставшиеся от умершего века. Если вы окажетесь правы и
если действительно существует загробный мир, в котором
мы встретимся и снова обменяемся нашими наблюдениями,
то вы будете там надо мной смеяться - при условии, что
души там вообще могут смеяться. Но я не думаю, что мне
суждено когда-нибудь услышать, как вы надо мной смеетесь,
ибо не могу же я изменить своих взглядов, которые мне
представляются ясными и неизбежными, точно небо над головой.
- Вы хотите, чтобы я глубже изучил свое "духовное
наследие"? Но не хотите ли вы также, чтобы я, кроме
того, глубоко изучил магометанство, буддизм, католицизм,
зороастризм? Но для этого же не хватит целой жизни! Иудаизм
значит для меня столько же, сколько все эти философии.
Для меня это всего лишь экспонаты в музее истории религий.
У меня есть общее представление об иудаизме: Авраам, Моисей,
единый Б-г, Исход, Тора, запрет на свинину и так далее.
Нет, я не изучал Талмуда. Но я - человек, получивший современное
образование. Если западный мир пренебрег специализированными
учеными трудами еврейства и чтит только Библию, мне это
кажется разумным. Может ли Рамбам сказать мне что-нибудь
такое, чего не сказали Кант, Ницше или Уайтхед(Альфред
Норт Уайтхед (1861-1947) - крупный английский математик
и философ-метафизик, первым применивший математические
методы к философии, создатель стройной метафизической
теории и автор ряда основополагающих философских трудов
("Наука и современный мир", "Процесс и
действительность" и др.). (Примечание переводчика.))
? Если да, то почему никто в западном мире не "открыл"
заново Рамбама? По-моему, он - что-то вроде еврейского
Фомы Аквинского. А Фома Аквинский для меня - это преданье
старины глубокой. От меня требуется, чтобы я знал все
лучшее в новейших течениях современной мысли, - и, по-моему,
я в целом это знаю. Не пойду же я в иешиву, чтобы там
сидеть и зубрить среди мальчишек. Я - мужчина, мне надо
работать, и я не ощущаю в своем умственном или культурном
развитии каких-то интеллектуальных провалов, которые требовали
бы, чтобы я таким решительным и мелодраматическим способом
стал наверстывать упущенное.
Разумеется, для того чтобы изложить взгляды ассимиляторов,
я специально избрал человека мыслящего и культурного.
Я подтасовал бы карты, если бы выбрал для выражения таких
взглядов того недалекого парня, который живет в пригороде
Нью-Йорка в особняке, подделанном под стиль "тюдор",
и который однажды, слегка картавя, сказал своему гостю
- работнику фонда "Объединенный еврейский призыв":
- Кто вам сказал, что я еврей? Пожалуйста, уходите отсюда
и больше мне не досаждайте!
Или я мог бы выбрать ту девушку, которая пыталась опротестовать
в суде завещание своего деда: согласно его последней воле,
любой из его внуков, пожелавший вступить в брак с неевреем,
терял право на свою долю дедушкиного наследства. Родители
девушки не дали ей никакого еврейского воспитания. Она
хотела заполучить своего жениха-нееврея и в то же время
хотела заполучить акции и ценные бумаги своего деда, но
отнюдь не его курьезную веру. Кажется, она выиграла процесс.
Все эти люди - как мои красноречивый собеседник или же
другие, чьи действия не менее красноречивы, - все они
потеряны для иудаизма, и делу конец; они отпали от иудаизма,
пойдя по той дороге, которая привела к исчезновению куда
большего числа евреев, чем даже гитлеровский террор. Конечно,
как человеческие существа они остались живы и здоровы.
Но для сражающейся армии практически все равно, убиты
ли ее солдаты или же они дезертировали куда-нибудь в горы
и там поспешно посбрасывали с себя мундиры.
Наша вера учит, что Б-г может воскресить иудаизм в еврее
в его смертный час. Может быть, так и бывает, но обычно
об ассимиляторах можно сказать, что еврейство погибло
в них навсегда. Так случалось в истории со многими народами.
Недостаток воспитания, недостаток воли, перемены в окружающей
среде, преследования, возникновение новых интересов, интеллектуальное
отчуждение - все это вполне может убить национальное самосознание.
Оправдывая себя, ассимиляторы почти всегда приводят последний
довод - интеллектуальное отчуждение. Но чаще всего это
-лишь слова, которые приходят на ум в последнюю очередь,
а словам ведь предшествуют действия. Исключительно редко
происходит то, что произошло со Спинозой - человеком,
глубоко проникшим в иудаизм, но отвергнутым своими единоверцами.
Большинство людей отпадает от еврейства потому, что у
них никогда не было возможности толком узнать, что такое
еврейство. Талмуд называет этих - весьма многочисленных
- людей "детьми, воспитанными в рабстве", таким
образом снимая с них вину за отступничество. Среди этих
"детей" в эпоху Талмуда были некоторые из самых
преуспевающих людей Римской империи.
Колеблющиеся
Есть много евреев еще одного типа - их не меньше, чем
ассимиляторов. Национальное сознание в них тоже ослаблено,
но оно - живет. Они нередко говорят и действуют точно
так же, как ассимиляторы. Обычно они не принадлежат ни
к какому религиозному направлению и не соблюдают никаких
обрядов. Во время застольных бесед они могут весьма красноречиво
доказывать вред религии и нападать на сверхъестественного
Б-га Моисеева. В то же время они не могут спокойно смириться
с тем, что их собственная еврейская сущность хиреет. Мысль
о том, что их дети могут полностью отпасть от еврейства,
не дает им спать по ночам, хотя они сами не могут толком
сказать, почему. Они почти стыдятся дремлющих в них еврейских
инстинктов. Они - не ассимиляторы. Они - настоящие евреи,
выбитые из колеи катаклизмами последних двух столетий.
То, что в них сохраняется еврейская сущность и ощущение
своей принадлежности к еврейству, это чудо. Эти люди не
в меньшей степени, чем самые благочестивые ортодоксы,
свидетельствуют своим примером о необыкновенной жизнеспособности
духа Авраамова племени.
|
| |
