|
Когда я писал о ранящих душу проявлениях чуждых влияний,
об эррозии еврейской нравственности, о трагических заблуждениях,
я отнюдь не имел в виду очернить свой народ, а хотел
лишь обратить внимание на грозящие нам опасности. Поэтому
мне отрадно подчеркнуть, что, наперекор всему, можно
привести десятки других наблюдений, убеждающих в неуничтожимости
еврейской души.
Здесь, в сегодняшнем Израиле чуть ли не каждый день
встречаешь удивительных людей, полных готовности совершить
что-либо самоотверженное и стесняющихся проявить эту
вышедшую из моды готовность. И не раз и не два видишь,
как в критические моменты или в минуты радости выбивается
наружу уходящее корнями в тысячелетия истории светлое
еврейское начало, и окружающие тебя люди делаются такими
близкими и дорогими. А разве можно оценить по достоинству
чувство радостного удивления, которое переполняет вдруг
сердце и душу по самому, казалось бы, ничтожному поводу
— когда случайный попутчик в автобусе вдруг улыбнется
открытой, радостной улыбкой и скажет «Шалом», или мимо
пройдет стайка первоклассников с непосильно тяжелыми
портфелями в руках — школьники, как школьники, но глаза
их такие миндалевидно-еврейские; или даже когда навстречу
по улице движется ватага длинноволосых парней — во рту
жвачка, брюки расклешены — ни дать, ни взять самая залихватская
российская шпана, и хочется по привычке сжаться, собраться
внутренне для предстоящей обороны, но вдруг один из
них обращается к тебе, но не с оскорблением, а с вежливым
вопросом — как попасть на такую-то улицу, и в глазах
его гаснет суперменовское высокомерие, а из-под всего
наносного выступает родной взгляд твоего сына...
В такие мгновения все кричит, все ликует внутри, и
бьет в литавры удивление и торжество — вы все мои, близкие,
не совсем или совсем не такие, какими хотелось бы видеть
вас, — да наставит вас Б-г на путь истинный, — но это
мой народ, я свой здесь, слышите, свой, причастный,
соучаствующий, и никто из них никогда не посмотрит на
меня как на чужеродного. Чиновник, к которому я обращусь,
будь он даже самый отъявленный бюрократ (хотя, честное
слово, я таких не встречал), никогда не подумает обо
мне: «А ведь он — жид».
И земля эта наша, общая, вечная, заповеданная, связанная
с нами, с каждым из нас через великое таинство Торы,
хотя и не многие понимают и чувствуют это...
Нет надобности говорить, что каким бы обидным ни было
все то скверное и наносное, о чем я писал выше, мое
отношение к этой земле и мое стремление к ней, когда
я бываю в других странах, остались такими же благоговейными,
как пять или десять лет тому назад. Я много ездил в
течение последних лет, побывал на всех пяти континентах,
и каждый раз на чужбине я еще сильнее ощущаю, как мне
недостает родной земли, ее природы, полной прелести
и напряжения, словно специально созданной, чтобы быть
фоном событий космического значения, и ее бесконечно
родных людей.
Но не удивительно и что на фоне этих чувств еще больнее
терзает душу, когда читаешь в газетах или видишь собственными
глазами проявления чудовищной деградации нравов — ночные
клубы, проституцию, убийства на почве сведения счетов
в преступном мире, цинизм и развращенность пятнадцатилетних
мальчиков и девочек, уроки по половому воспитанию в
школах, враждебность к искони еврейскому, святому, традиционному...
и сверх всего этого — казалось бы независимые от деградации
нравов, но на самом деле глубоко с нею связанные и из
нее проистекающие явления упадка и развала государственной
политики и экономики. Воспитание, психология, впитанные
с детства понятия и критерии — вот что в первую очередь
определяет образ действий человека, будь он мелким ремесленником
или министром. И потому, когда толпа негодует по поводу
беспомощности правительства, единственный совет, который
можно дать людям толпы, гласит: «Оглянитесь на себя,
эти министры являют точное отображение вашего собственного
облика, и будь они даже семи пядей во лбу, им не выйти
за рамки вашей убогой вседозволяющей нигилистической
веры. У вас строго блюдется демократия, и вы получаете
правительство, которого заслуживаете, похожее на вас
самих...».
А моим друзьям из религиозно-национальной партии (подумать
только, какой парадокс в соединении этих двух слов «религия»
и «партия», — ведь если уж на то пошло, все мы до единого
одна партия, партия Моше Рабейну) мне хочется кричать:
«Как можете вы называть эту трагедию деградации всего
еврейского — началом мессианского освобождения?! Будем
любить и беречь эту землю и этот народ, будем стараться
приблизить пришествие Машиаха, но не надо одурманивать
себя, называя тьму светом!»
И когда думаешь обо всем этом, хочется выйти на улицу,
схватить за руку первых встречных прохожих и исступленно
кричать им в уши: «Братья мои, очнитесь! Разве вы еще
не убедились, что ваш эксперимент атеистического Израиля
провалился? Разве вы еще недостаточно ощутили на себе,
что в этой земле можно жить только по Торе, иначе она
— эта земля — изрыгнет нас? Неужели вам мало войн и
страданий? Неужели вам все еще чудится, что Маркс приведет
вас к благоденствию? Или что искусная дипломатия убедит
мир умерить антисемитизм? Ведь не приемля Святую Тору,
вы и сами не очень твердо верите в то, что эта земля
наша, искони, навеки и безапелляционно, наша — от реки
Египетской и до реки Евфрат! Поймите же, наконец, что
не дано нам силой оружия принести мир Священной земле.
Как не дано врагам нашим силой оружия отнять ее у нас.
Вопрос решается совсем в другом аспекте и в другой инстанции.
И звучит этот вопрос так: заслужили ли мы нашим поведением
спокойную жизнь на нашей земле, достойны ли мы ее? Ради
наших детей остановим же наконец жалкую игру в утонченность,
прикрывающую служение позаимствованному на разных чужбинах
язычеству. Тот, кто три с лишним тысячи лет тому назад
предложил нам выбор между проклятьем и благословением,
все еще терпеливо ждет и отечески наставляет: выберите
жизнь!
Так выберем же жизнь, вверим нашу судьбу Ему, очистим
наш дом от всего чужеродного и наносного, от вражды
и грубости, откроем доступ доброму и святому в души
наших детей! Слишком долго была наша молодежь, несущая
на себе всю тяжесть войн, ограбляема, лишена простых
и мудрых человеческих радостей: еврейской субботы, еврейских
праздников, еврейских будней. Вспомните, как выглядит
наша земля в тот единственный день в году, в который
пока еще почти никто не решается отгородить еврея от
Б-га — в Йом-Кипур. (Я не имею в виду тот Йом-Кипур,
когда на нас напали и началась эта страшная война.)
Люди становятся внимательными и чуткими к домашним,
добреют, незнакомые приветствуют друг друга на улице,
что-то незримое, давно забытое нисходит на людей, и
они вдруг ощущают свою причастность друг к другу, причастность
к еврейскому народу и той Высшей Силе, которая выделила
его из всех народов... Не мчатся машины, управляемые
водителями, опьяненными ощущением своей силы, помноженной
на число лошадиных сил мотора... Воздух тих, чист и
напоен запахами земли, которые в обычные дни заглушены
пылью и гарью.
О, если бы мы все научились проводить так каждую субботу!
Какой подарок это был бы нашим детям, которым сейчас
предоставлены в лучшем случае телевизор и порнографическое
кино, а в худшем — ночные клубы и дискотеки! И ведь
недаром сказали наши Мудрецы: «Избавление придет, когда
весь Израиль соблюдет, как полагается, две субботы подряд...
Только две субботы!»
|
